Михаил Салтыков-Щедрин - Том четвертый. [Произведения]
Входит лакей.
Лакей. К вам Иван Михеич пришел.
Бобырев. О, черт возьми!
СЦЕНА II
Бобырев и Свистиков.
Бобырев. Что̀ вы, Иван Михеич?
Свистиков. Да что-с, посидеть пришел-с.
Бобырев несколько времени рассеянно смотрит ему в глаза.
Да вы здоровы ли, Николай Дмитрич?
Бобырев. Нет. я ничего… я думаю о том, что вас и не слыхать было, как вы пришли!
Свистиков. А я по черненькой-с. Чем людей-то беспокоить, так я по черненькой-с.
Бобырев. Зачем по черненькой? Вы бы звонили, да шибче бы… Слыхали ли вы, например, как Клаверов и Набойкин звонят?
Свистиков. Помилуйте, Николай Дмитрич, они ведь особы, а мы что такое?
Бобырев. Ну нет, это вы говорите вздор, Иван Михеич! Для меня особа тот, кого я сам почитаю особой, а Клаверов, например, для меня — мерзавец!
Свистиков. Христос с вами, Николай Дмитрич! вам как будто не по себе!
Бобырев. Да, мне не по себе… мне очень не по себе! Да, я ему докажу, что он мерзавец, и докажу не далее как сегодня же, если он пожалует сюда!
Свистиков. Упаси бог-с! ведь они, пожалуй, рассердятся! Нет, вы не делайте этого, Николай Дмитрии!
Бобырев. Сделаю, Иван Михеич!
Свистиков. Так я лучше уйду-с! (Берется за шапку.)
Бобырев. Нет, уж это аттанде — не пущу! (Удерживает его за борты сюртука.) Мы с вами, Иван Михеич, выпьем! Жена-то у меня по театрам да по маскарадам жуирует, ну, а мы с вами здесь выпьем! Вы по хересам?
Свистиков. Хереса как-то основательнее, Николай Дмитрич! Хорошо тоже коньяк, ну да уж это будет, может быть, слишком основательно… Я, конечно, не об себе это, Николай Дмитрич, потому что я от вина только потею-с… испариной оно из меня выходит-с!
Бобырев. Ну, так мы хересов велим подать. Эй, Иван!
Входит лакей.
Бутылку хересу нам сюда! (Свистикову.) Стаканов, что ли?
Свистиков. Да что уж лицемерить, Николай Дмитрич!
Бобырев. И два стакана.
Лакей уходит и тотчас же возвращается с подносом, на котором бутылка и два стакана. Бобырев наливает.
Так вы говорите, что в вас вино производит только испарину?
Свистиков (пьет). Вино действует на меня постепенностью, Николай Дмитрич. Я, знаете, думаю, что у меня внутренности с самого начала обожжены-с, так оно там словно в печке-с.
Бобырев (пьет). Ну да, понимается. Раз навсегда, значит, обожгли, так потом и заботиться не об чем!
Свистиков. Ну так-с, так-с. Это вы именно угадали-с!
Бобырев. Ну, а как вы думаете, Иван Михеич, ведь Клаверов-то подлец?
Свистиков. Да что вы, Христос с вами! как же они могут быть подлецами! Так разве… накапают где-нибудь… А впрочем, нечем этакие-то разговоры вести, я уж лучше вам расскажу, какое со мной было в Холопове происшествие!
Бобырев (пьет). Ну, рассказывайте ваше происшествие!
Свистиков. Был я в ту пору еще молод и служил в казенной палате писцом. Жалованьишко наше маленькое, пить-есть хочется, следовательно, пробавлялись мы больше каждый своим промыслом. У меня промысел был за охотой ходить; болот, знаете, вокруг Холопова пропасть, ну и ходишь, бывало, в свободные дни, похлопываешь да похлопываешь себе бекасиков, а потом и несешь на базар продавать. Хорошо. Только вот однажды идем мы с товарищем ранним утром по бережку реки, а на дорожку у нас было уж заложено… против простуды-с! Идем мы, это, и видим, что, в саженях этак в шестидесяти, сидит на воде страшенное стадо диких уток, выстроились этак в ниточку рядком и преспокойно себе делают утренний туалет-с! Да вам, может быть, скучны мои глупые речи, Николай Дмитрич?
Бобырев (рассеянно). Да, происшествие действительно странное!
Свистиков. Помилуйте, какое же это еще происшествие! происшествие-то будет впереди-с! Вот я и говорю товарищу-то: «Погоди, говорю, Хвостиков, я штуку сделаю!» А сам себе на уме думаю: чем нам по-пустому-то заряды тратить, прицелюсь-ко я в крайнюю, да как выстрелить-то, и проведу ружьем-то по всем, чтобы всю стаю, значит, одним зарядом ухлопать! (Показывает.) Ну-с, сказано — сделано. Лег я этак на живот и начал полозть; подполз, знаете, в самую меру, прицелился… паф! Только как загагайкают вдруг мои утки, да как взлетят всем собором, так я даже караул с перепугу закричал! Представьте себе, какая шельмовская штука тут вышла: так-таки ни одной и не убил! Так-таки все до одной и улетели! А расчет с пьяных-то глаз, кажется, верный был!
Бобырев. (рассеянно). Да, расчет, конечно, верный. А Хвостиков-то, я думаю, порядочно вас обругал?
Свистиков. Уж как не ругать-с! Я бы и сам себя в ту пору изорвал-с!
Бобырев. Стоит, стоит. Так выпьем, Иван Михеич!
Свистиков. Выпить можно-с.
Чокаются и пьют.
А то вот еще со мной какое происшествие было. Сидим мы однажды в трактире: я, Хвостиков, Нахлобучкин да еще кой-какие из канцелярских…
Бобырев. Всё в Холопове же?
Свистиков. Ну да-с, всё в Холопове. Сидим мы в трактире…
Бобырев. И Хвостиков говорит: выпьем, Иван Михеич. (Наливает.) Эй, Иван! еще бутылку хересу!
Свистиков. Это точно-с, что Хвостиков это сказал, только уж не будет ли нам, Николай Дмитрич, на сегодня-то?
Лакей приносит бутылку.
Бобырев (несколько пьяный). А что, разве разбирает?
Свистиков. Меня-то-с? Нет, Николай Дмитрич, я не об том-с. А вот неравно Софья Александровна приедут, так не безобразно ли будет, что мы с вами этак-то посвистываем? (Пьет.) За ваше здоровье-с!
Бобырев (наливая). Да вы, может быть, думаете, что я Софьи Александровны опасаюсь? Так я ее вот как опасаюсь! (Плюет.) Она меня… да вы знаете ли, что она из меня сделала! да я ее через полицию — вот что!
Свистиков. Полноте, Николай Дмитрич! не годится-с!
Бобырев. А ты думаешь, что я остановлюсь! Ты,
Свистиков, меня не понимаешь, потому что ты шут гороховый: это Шалимов про тебя пишет… А я тебя все-таки люблю, потому что ты мне друг!
В передней раздается сильный звонок.
Слыхал ты, брат, как звонят? Это жена с своей стаей приехала!.. а ведь мы, кажется, пьяны?
Свистиков. Пьяны, Николай Дмитрич!
Бобырев. То-то, пьяны! А ты пей, да ума не пропей!
Свистиков. Не лучше ли нам в кабинет-с… да и снаряд-то с собой туда же возьмем-с! Хорошо, кабы бог спас, генерала-то нашего не принесла бы нелегкая!
Бобырев. Это дельно. Следовательно, путешествуем в кабинет! А генерала ты не бойся… я, брат, ему нос оторву!
Уходят; сцена на мгновение остается пустою.
СЦЕНА III
Софья Александровна входит быстро, одетая в теплый салоп и предшествуемая Апряниным и Камаржинцевым; Апрянин снимает с нее теплые ботинки, Камаржинцев — салоп; Софья Александровна одета в богатое платье, убранное кружевами и декольте; в руках у нее букет; следом за ней входит Ольга Дмитриевна и Набойкин.
Софья Александровна. Да снимайте же скорее, Апрянин! что вы там остановились!
Апрянин. Не могу. Софья Александровна, руки дрожат-с!
Софья Александровна. Вот еще! А вы, Камаржинцев, что там уснули? Тоже руки дрожат? И пусть будет вам известно, messieurs, что с этих пор я буду вас называть моими горничными!
Камаржинцев. Я, Софья Александровна, за счастье-с… только уж нельзя ли в настоящие горничные!
Софья Александровна. Хотелось бы? (Поправляя модести на груди.) Пошлите-ка лучше Аннушку модести мне поправить!
Апрянин. Позвольте мне-с!
Софья Александровна. Ну нет-с, вы, пожалуй, опять задрожите! (Ольге Дмитриевне, которая вошла с Набойкиным и поправляется перед зеркалом.) Maman! распорядитесь насчет чаю! (Лакею.) Николай Дмитрич дома?
Лакей. Дома-с, они с Иваном Михеичем у себя в кабинете-с.
Софья Александровна. Ну, и пусть их остаются в кабинете. Мы, messieurs, проведем нынче вечер отлично: Обтяжнов и маленький Тараканов привезут нам ужин, Клаверов привезет нам литератора…
Апрянин (с некоторым благоговением). Какого же это литератора, Софья Александровна?
Софья Александровна. Там, какого-то из «Северной почты»! Il fait des feuilletons, de la politique… que sais je?[148] Клаверов говорит, что это человек очень благонамеренный!
Набойкин. То есть скучный.
Софья Александровна. Фи, мсьё Набойкин, как же вы это не хотите понять, что человек, который занимается… des sciences, de la politique enfin…[149] не может же он быть веселым, как мы, простые смертные! Maman! да что же вы все перед зеркалом поправляетесь! Мне чаю хочется!
Ольга Дмитриевна. Ma chère, ты бы Ивану могла приказать!
Софья Александровна. Иван может делать чай для Николая Дмитрича, а не для меня… приятно очень: грязными руками!
Набойкин. Отчего вы сами не разливаете чай, Софья Александровна?
Софья Александровна. Вот еще! скука какая!
Апрянин. А как бы это было приятно!
Камаржинцев. Венера, разливающая нектар…
Апрянин. Геба, mon cher!
Камаржинцев. Ах да, Геба! Венера — эта та, которая Вулкану…
